«Скажите, положа на сердце руку, что вам милей? Из жизни всей с ним провести один день счастья или прожить всю жизнь, его не повстречав?»
Пожалуй, этот вопрос, обращенный к женщине, ключевой — и в комедии Мольера «Дон Жуан, или Каменный гость», и в спектакле «Дон Жуан» Казанского академического русского большого драматического театра им. В.И. Качалова (здесь Мольер звучит в переводеА. Федорова). Весь спектакль в постановке санкт-петербургского режиссера Григория Дитятковского «заточен» на то, чтобы найти на него ответ. Кажется, создатели спектакля солидарны с Эльвирой, влюбленной в Дон Жуана и обманутой им, которая выбирает «один день счастья». Этот выбор определяет, в первую очередь, трактовку заглавной роли.
Дон Жуан в исполнении Ильи Славутского — это не циник, озабоченный коллекционированием побед на любовном фронте. Это — человек творческий, трикстер, игрок, актер. Он дает иллюзию любви тем женщинам, которые сами готовы обмануться и жаждут этого. В этом смысле Дон Жуан — не чудовище, не лжец, он лишь продавец любви, он оказывает женщинам услугу с доставкой на дом, плата за эту услугу — удовольствие, которое он получает сам: трепет чувств, ускоренный ток крови, азарт, борьба, даже опасность. В этом смысле Дон Жуан честен («не хочешь — не покупай», никакого насилия), хотя такое утверждение можно посчитать неким смещением нравственного ориентира, этическим релятивизмом, который размывает грани между «хорошим» и «плохим». Но именно этот подход придает спектаклю необходимую глубину.
Все намеренно гипертрофированные мимические и жестовые акценты, которые делает Славутский, все его «ужимки и прыжки» показывают зрителю, что Дон Жуан не просто актерствует, он «отрывается», отводит душу, в конечном итоге, убивает время. Становится очевидно, что причина его «донжуанизма» — не чрезмерное любвеобилие, а праздность. Дон Жуана одолевает скука жизни, и он готов пойти на все, чтобы ее одолеть: пуститься в очередную любовную интригу, представить себя святошей, разыграть привязанность к кредитору, даже рисковать жизнью. Дон Жуан все более втягивается в эту игру, которая все больше напоминает «русскую рулетку»: охваченный азартом борьбы со скукой, он проскакивает грань, отделяющую игру от жизни. Дон Жуан погибает не потому, что поплатился за свои пороки, а потому, что заигрался, стал провоцировать небеса (пригласив на ужин статую Командора), потому что, бросив вызов высшей силе, навлек на себя гнев небес. Вспоминается лермонтовское: «Но есть и высший суд, наперсники разврата». Не по этой ли причине «Дон Жуан» крайне редко ставился в советское время, ведь советская власть тоже отменила Бога?
С Дон Жуаном не соскучишься, в этом его притягательная сила. Да, крестьянин Пьеро с повадками «конкретного парня» (Алексей Захаров) был бы более надежным мужем для крестьянки Шарлотты, но и более предсказуемым, однако женское сердце падко до утонченной лести, изящества, разнообразия, за такого жениха не грех и побороться. Сцена драки Шарлотты (Алена Козлова) и Матюрины (Елена Казанская) за «приоритет» над Дон Жуаном, выполненная как кинематографическая съемка в рапиде, — одна из самых зрелищных в спектакле. Брат Эльвиры Дон Карлос (Илья Петров), который ищет соблазнителя, чтобы отомстить ему за оскорбленную сестру, помимо своей воли проникается симпатией к Дон Жуану, спасшему его от разбойников, он тоже очарован им. А вот слуга Сганарель (Марат Голубев), скорее всего, привержен хозяину по принципу противоположности: Сганарель хочет стабильности, он трусоват и хитроват, он воспитан в традиционной морали и пытается наставить Дон Жуана на путь истинный, ему претит брать на себя ответственность за выходки хозяина — и все-таки он вместе с ним до самого конца. Пьеса заканчивается тем, что Сганарель скорбит о невыплаченных деньгах больше, чем о хозяине; в спектакле этого финала нет, отчего, возможно, потерялся важный оттенок в отношениях слуги и хозяина. Вероятно, постановщик решил, что это противоречило бы концепции «доброкачественного» Дон Жуана, иллюзиониста и игрока по жизни, не скрывающего своего аморализма, вернее, сотворившего для своего удобства иную гедонистическую мораль, по-своему целостную и логичную.
«Дон Жуан» в Казанском БДТ — спектакль во многом «пространственный» не только потому, что в нем просторно мыслям. Постановщик интересно работает с линейным пространством, словно укладывая его на сцену слоями: актер на заднем плане может посылать реплику в кулисы, а откликается его партнер на авансцене, отчего создается неожиданная иллюзия свернутого или сложенного расстояния. Простор для толкования смыслов обеспечивает и лаконичная, «геометричная» сценография Александра Патракова, традиционно благоприятная для трансформаций и мгновенных перестановок для новых сцен: например, колоннада в доме Дон Жуана превращается в деревья в лесу, а затем — в опоры сводов склепа, где покоится Командор.
Мольер на современной сцене продолжает быть уместным и актуальным. «Дон Жуан», премьера которого состоялась в парижском «Пале-Рояль» в феврале 1665 года, — это не только разговор на вечную тему любви и страсти, в комедии также есть важные и «вечные» монологи о лицемерии, о ханжестве, о религии. С одной стороны, они сегодня воспринимаются по-особому, с другой стороны, они говорят о том, что за три с половиной века люди мало изменились. У казанского театра получился зрелищный спектакль, своеобразное зеркало, которое они ставят перед зрителем в надежде, что умный зритель не побоится в него заглянуть, а, заглянув, понимающе улыбнется.
Сергей Гогин
«Страстной бульвар, 10», Выпуск №9-10—189-190/ 2016
Источник: http://www.strast10.ru/node/3942